Материалы газеты "Гатчина.Район" №16 (286)
Капитан морской разведки
Познакомился я с художником Михаилом Евдокимовичем Ткачевым на его персональной выставке в Ленинградском союзе художников. Открывали ее академики Е. Е. Моисеев и М. К. Аникушин. Шел 1988 год. Художнику было 75 лет. Мало понимая в живописи, я прислушивался к разговорам разных художников, которые высказывали свое мнение о картинах. О картине «Девочка с утятами» один мужчина безапелляционно сказал: – У ободранной стены ребенка нарисовал, побелил бы сначала. Еще сильнее разгорелись страсти у картины «Корабли на Неве». Вода многим казалась светлее, чем небо. Бывает ли такое явление в природе? Перед большим панорамным полотном «Корпус С. Буденного в Калаче» люди подолгу стояли молча, как в церкви перед алтарем. Какие мысли навевал этот сюжет, трудно сказать. По долине движется войско. Оно уже вступило в бой. Все здесь перемешалось, сплелось в единое целое: кровь, смерть, стоны и неудержимое стремление войска двигаться вперед. Бесстрашные лица всадников. Впереди всех, словно выскакивая на нас, несется во весь опор обезумевшая тройка, запряженная в тачанку. И только эти бедные животные передают ощущение страха. Они боятся смерти и понимают весь ужас войны. Несколько солидных мужчин постояли минут пять, и вынесли свой вердикт: – Только за эту работу должны были присвоить звание народного художника. Я тут же сообщил о таком мнении Михаилу Евдокимовичу. – Никого из посетителей не интересует мое звание. Они пришли смотреть картины, – ответил он спокойным голосом, – в войну подобное случалось: или награду не дадут, или очередное звание не присвоят. О таких пустяках я не переживал. Самое главное было, что жив и могу защищать Родину. В картине «Сражение за Ленинград (Невская дубровка)» художник изобразил себя, бегущим впереди своего взвода с гранатой в руке на строчивший смертью пулемет. Пять бойцов скосил пулеметчик. Успел он направить дуло в грудь офицера. В окопе неподвижная фигура уже обреченного немца. И даже, если он успеет убить командира, немцам, засевшим в траншеи, уже не остановить этот неудержимый порыв к свободе. Когда я был в гостях у Михаила Евдокимовича, то он показал мне вылитую из металла иконку, прострелянную пулей. – В Бога я никогда не верил, но мать перед войной дала мне иконку Николая Чудотворца. Я ее носил в нагрудном кармане гимнастерки, как подарок мамы. Надо же, фриц в нее и попал, но граната уже летела в воздухе и накрыла пулемет, — с улыбкой на лице сказал Ткачев, – каких только чудес на фронте не бывает. И то, что матросам удалось вынести меня из этого кромешного ада – это тоже чудо. Лик Николая Чудотворца тоже не пострадал. И благодаря иконы пуля не дошла до центральной артерии несколько миллиметров. Пока художник показывал свои новые работы, я размышлял. «Не верит он в Бога. А Бог его, бойца-безбожника, спасает. Спасает Бог не бойца, а свое творение и ведет его по тернистой дороге, чтобы он испытал все невзгоды, постиг истину и донес ее людям. Спустя месяц, после нашей встречи, практически все картины украли. Узнав об этом, позвонил Ткачеву. Проклиная преступников, выразил сочувствие его горю. Но он прервал мою речь и спокойно произнес: – Если бы они сгорели, я бы очень переживал. А так они все равно будут служить людям. Все так и получилось. Его картины спустя два года стали продавать многие частные антикварные магазины города. Не пал духом отставной офицер, капитан морской разведки, потеряв около двух тысяч картин. Об этой утрате он говорит спокойным голосом, а вот о своих павших на Невской Дубровке и на Орениенбаумском пяточке друзьях рассказывает с глазами, полными слез. Его друзей, погибших в боях, не сосчитать. Все они сражались во имя добра, чтобы люди могли спокойно жить и трудиться. А те, кто с вероломной хладнокровностью украл эти картины, тоже почему-то спокойно живут; и плюют они на всех, кто за них кровь проливал, кто всю жизнь потратил на эти картины, похитив то, что должно было служить людям. Собрав разбросанные подрамники с вырезанных картин, художник стал натягивать на них холсты. Он понимал, что не должна погибнуть Русская школа великих мастеров живописи М. И. Авилова, И. И. Бродского, П. С. Наумова, чьим последователем он себя считал В неоплатном долгу перед ними, своими учителями, чувствовал себя Ткачев. Продолжая их традиции, учил у себя на родине молодежь. С ранней весны и до глубокой осени приезжали художники из разных городов в гостеприимный дом в Калаче. Многие из них стали заслуженными художниками, а один получил звание народного. Их же учитель по-прежнему — художник Ткачев. Несколько лет он приезжал ко мне в гости, но в доме не засиживался и торопился в гатчинский парк рисовать. Где теперь эти картины? Поздравить с Днем рождения я приехал к нему домой на Петроградскую сторону, а он спокойно сидит у окна и работает над картиной. – Посмотри, Саша, на бумажку там на столе. В телеграмме из Москвы сообщалось, что поздравляют его с восьмидесятипятилетним юбилеем и присваивают ему звание заслуженного художника России. – Умер Аникушин, отношение ко мне поменялось. Все он меня поучал: «Не то рисую, талант огромный, дескать, имею, а рисую всякую ерунду». У меня не лежала душа писать передовиков производства, пестреющих на страницах печати, а также вождей, за которых сразу народных давали. Вот Михаила Шолохова я любил рисовать. Ведь когда хорошего человека пишешь, то и сердце переполняется счастьем. – Михаил Евдокимович, на вашей персональной выставке была картина, которая запала мне в душу. На ней был одноногий солдат, с трудом передвигающийся на костылях вдоль черного поля поздней осенью, с пустым ранцем за плечами. Что это за человек? – Это мой земляк. Про него уже все забыли, думали, что пропал без вести. Он ночью в деревню явился, в свой дом. В нем уже другие люди живут. Несчастный человек в конце войны на мине подорвался, провалялся в госпиталях до осени, еле выжил, а дома ждала его жуткая новость. Кто-то из местных настучал немцам, что они евреи. Когда гестаповцы приехали их забирать, то мать успела пятилетнего сына просунуть в форточку. Немцы были осведомлены о составе семьи и на глазах матери во дворе стали бить ногами ее дочь, рассчитывая, что кто-то из них не выдержит и выдаст беглеца. Мать потеряла сознание. Сестра была готова принять смерть за своего малолетнего брата. Собрались соседи, из двора выбежала собачонка и с радостным лаем побежала к своему другу в поле. Этого только и нужно было немцам… – Вы не знаете, что ее очень критиковали. Говорили, что в ней нет ничего светлого! Даже тучи, словно свинцовые, нависли над солдатом, а он с Победой к себе в деревню идет, – сказал я художнику. – Не мог же я ходить и объяснять всем, какой замысел в моих картинах. Эта картина тоже украдена, висит она теперь у кого-то, а историю ее создания новый хозяин не знает. Смысл этой картины Ткачева мне стал понятен. В это время припомнилась картина, неизвестного мне художника, но сюжет автора понял так: Теперь вспоминаю все реже и реже Я выставку эту в московском Манеже. Там было немало хороших картин. С искусства был снят, наконец, карантин. Сторонники школы и старой и новой Сошлись в обстановке простой и здоровой. Открылась им истина, истина в споре, Что радость есть радость, а горе есть горе. И если ты истину эту поймешь, Тогда все в порядке – не зря ты живешь. И не увязнешь в болоте рутины. Но хватит прелюдий, посмотрим картины: Вот гневный Пророков – художник-боец, А вот полотно кукрениксов «конец», Зловещие крысы глядят из подвалов. Да, это конец, но мы помним начало. И старенький Фальф там представлен был даже. И спорили долго о том вернисаже. А были картины ни рыба, ни мясо, Как капли засохшего старого кваса. В чем смысл палитры, где страсть, где накал? Я долго смотрел, и, простите, зевал. Но вдруг, будто штык мне под ребра воткнули. Прямым попаданием в миг развернули. Блиндаж равнодушия в четыре наката. Увидел портрет я простого солдата, Смотрел с полотна беспокойно на нас Детский и чистый единственный глаз. Застыла в нем боль и о людях тревога, Стянуты щеки коростой ожога. Над темным карманом светлеет заплата, Осколок прошил гимнастерку когда-то. Потом вспоминал я картину не раз, И всюду смотрел на меня этот глаз. Я понял, такое не может забыться. А если забыли – то все повториться. В один из своих приездов к художнику я еще раз пересмотрел альбомы, выпущенные различными издательствами мира, от Японии до Америки, с репродукциями картин Ткачева. Его работы уходили в частные коллекции и в музеи многих стран, но об этом художник не говорил. Я всегда с волнением в сердце брал в руки шикарный альбом, выпущенный в США с громким названием «Семьдесят семь лучших художников Советского Союза», в нем рядом с репродукциями картин братьев Ткачевых были представлены работы Михаила Евдокимовича. Несколько лет его единственная дочь Наташа по крупицам собирала уцелевшие слайды и фотографии картин отца у художников и знакомых, чтобы создать альбом. За эти годы Михаил Евдокимович успел написать немало новых работ, выставлялся с ними в Манеже и в Союзе художников, некоторые из них вошли в альбом «Живопись и графика. Михаил Ткачев», изданный в Санкт-Петербурге в 2002 году. На первой странице маленький, но очень емкий текст Савелия Ямщикова: «Альбом посвящен творчеству выдающегося живописца, заслуженного художника России Михаила Евдокимовича Ткачева (родился в 1912). Ветеран двух войн, финской и Отечественной, яркий представитель русского искусства второй половины ХХ столетия, он и в наступившем ХХI продолжает нести людям радость своим жизнеутверждающим творчеством». Я навестил Михаила Евдокимовича, когда он был совсем плох. Приезжаю домой, по телевизору сообщили, что умер Алексий II. Похоронили Патриарха. В этот же день был похоронен Ткачев. Кто-то из пожилых людей на кладбище сказал: – В такие дни, с Патриархом в месте, и умирать легче.Александр Баскаков
